Марина Вержбицкая, «Новая Сибирь»
Большая сцена новосибирского молодежного театра «Глобус» готовится принять очередную премьеру.
23, 24
ноября состоятся первые показы спектакля «104 страницы про любовь» в
постановке Алексея Крикливого. «Нарастить пуповину» с
1960-ми, когда со
сцены впервые прозвучала пьеса Эдварда Радзинского, попытаются артисты, рожденные в
1980-х годах. «На
пути у
Любви стоит множество преград,
— анонсирует творческая группа спектакля. —
Она страдает от
холодного рассудка. На
нее влияют большие расстояния. Ей
трудно быть замкнутой в
треугольник. У
пары главных героев
— молодого ученого Евдокимова и
бортпроводницы Наташи
— эти препятствия не
единственные. Их
встреча для нее
— счастливая случайность, а
для него
— рядовое знакомство. Но
с
этой минуты начнется очередной эксперимент для Любви. В
этом весьма рискованном опыте Электрон Евдокимов пройдет по
спирали развития от
Дон Жуана до
настоящего чувства, которое останется с
ним на
всю жизнь».
— Алексей Михайлович, пьеса Радзинского «104 страницы про любовь» была написана в 1964 году. Что для вас — эпоха шестидесятых?
— Если не вырывать этот текст из общего культурного фона, посмотреть на него в историческом контексте, шестидесятые — это новая интонация, новое слово, новый герой. Может быть, я нахожусь в заблуждении (но я рад таким образом заблуждаться) — все же время мы фильтруем не по развитию технической мысли, а по культурным проявлениям. Эстетически шестидесятые кажутся мне прелестными, потому что страна немножечко приоткрылась. Люди стали смотреть западные фильмы, познакомились с модой, узнали другую красоту. Когда мы впервые встретились на репетиции с артистами, которые были рождены в восьмидесятые и взрослели в совершенно иной переломной реальности, я понял, что у них есть желание нарастить пуповину с этим временем, раствориться в нем в какой-то момент. Я спрашивал: зачем вам это нужно? Ребята говорят, что, возможно, им необходим какой-то воздух, дыхание человеческое. Я рассказываю о наблюдениях, не о себе. Я уже отрефлексировал советский период в своей жизни. И не хочу туда возвращаться.
На репетициях мы пытаемся понять, что же уникального было в этом времени, в этом воздухе, в этом юморе, в этих шуточках, в том, чтобы друг друга называть этими прозвищами? Что было за желание, как я говорю, находиться на пять сантиметров выше? Что это за проблемы, о которых пишет драматург? В чем вообще сюжет пьесы? Ведь все разваливается, когда мы к тексту «104 страницы про любовь» пытаемся отнестись как к историческому документу. Он не открывается бытовым ключом, не выдерживает никаких привязок к политике того времени. Никакое наследие прошлого не интересует пьесу — она их просто физиологически отторгает.
— Если говорить о возникновении нового героя, кто из персонажей вас более всего увлекает?
— Наташа. Радзинский подарил нам новый тип женской героини. Ее сложно охарактеризовать одним словом вроде «земная» или «неземная». Некоторые сцены написаны очень поэтично, волшебно, эфирно, а некоторые — вполне конкретно. Разбирая все подводные камни, личные обстоятельства этой девушки, мы понимаем, что Наташа — особенная. Этакая «другая». Она каждому дарит то, чего ему не хватает. Она, конечно, очень храбрая. Нам крайне сложно подобраться к сцене, когда она впервые говорит: «Я люблю тебя...» Это ужасно сложно произносить сейчас. Недаром именно Наташе принадлежит высказывание: «Хорошо бы все люди лет на пять замолчали. Вот тогда у всех-всех слов появился бы снова большой смысл».
Я читаю много текстов Радзинского. Мне кажется, что у автора не просто так существует повторяющийся образ «Наташи», который проходит через его произведения 60–70 годов. Будто писателю хочется снова и снова проговаривать и проживать тот подарок, который, видимо, в его жизни случился. Такой хрупкий воздух написан вокруг пьесы. Ничего конкретного. Где-то зазвучало, где-то зашумело, где-то мы слышим разряды, проволочки потрескивают. Возможно, это желание главного героя — ученого Евдокимова — «восстановить» героиню. Пропустить все ненужное и понять, в чем же был этот подарок, в жизни случившийся. С помощью звуков возникает атмосфера, когда ты вспоминаешь что-то и выделяешь самое яркое. Так вот первая встреча Евдокимова и Наташи прошла под гудение, скрежет кофеварки. Это для понимания логики пьесы важно. Повторюсь, текст не открывается путем реконструкции времени, проблем, что было в магазинах или о чем написали в газете. Это все не важно, потому что человек был влюблен. У него существовали другие желания, намерения.
— Слово «любовь» вынесено в название пьесы. Но складывается ощущение, что главные герои очень боятся этого чувства, сознательно бегут от него.
— Есть такой момент: чтобы никто не видел, никто не знал, чтобы все было тайно. Почему-то мы все боимся этого чувства. Если проследить, у автора даже слова «Я люблю тебя» возникают в пьесе всего три раза. Мощно, как событие. И все боятся своих переживаний, огласки, причем у каждого свой мотив для страха. У Наташи — серьезный внутренний конфликт, она же хочет «соответствовать». Не хочет быть такой, как о ней думают. Недаром она говорит: я — не стюардесса, а бортпроводник. Как-то это лихо сделано. Мы же понимаем, что в массовом сознании стюардесса — официантка в небе, которая должна удовлетворить твой любой приказ. Но стюардесса не официантка. Ее основная цель — техника безопасности на борту. И Наташе очень хочется, чтобы ее воспринимали другим человеком.
— В тексте сильна тема героического подхода людей к своей профессии. Ученые принимают участие в опасных для жизни испытаниях. У вас такая тема прозвучит?
— На каком-то этапе я организмом понял и не стесняюсь об этом говорить: если раньше я не верил в магические штучки, то в нашей пьесе без этого ну никак. Здесь нет, как у Шекспира, мощных поворотов сюжета. Но мне бы хотелось, чтобы сложилось такое впечатление, как поет Земфира, «...Мама, плохие новости, герой погибнет в начале повести». Мы же догадываемся, когда читаем эти «производственные» сцены, на какой опыт идут ученые. Исходя из этого контекста, они не жильцы. И центральная история в том, как человек может своей любовью, странным чувством, каким-то чудом изменить жизнь другого человека, спасти его. Я понимаю, что родившееся во мне ощущение — от опасности дела, которым занимаются Евдокимов и его коллеги. Люди идут на поступок ради идеи. Чтобы быть первыми, быть честными. Несмотря на то, что все чего-то боятся. Может быть, это единственный момент, относящийся ко времени. Они все хотят чего-то другого, большого, настоящего. Бьются за это до последнего.
— История видится камерной, а ставите вы ее на большой сцене...
— Думаю, и на малой сцене происходило бы все ровно так же, только в более скромных объемах. Когда мы с художником Евгением Лемешонком размышляли над пьесой, пытались ее почувствовать, мы создали рабочую версию. Произнося «104 страницы про любовь», язык как-то соскакивает на «104 стихотворения про любовь», «104 песни про любовь». Хочется найти некую зону отстранения. Ну глупо же пройти мимо подсказок автора! Первая из них — в начале пьесы. Молодой поэт Женя Даль читает собственное сочинение про мотогонщиков по отвесной стене. Мы понимаем, что стихи эти... не всегда замечательные. Как говорит Наташа: «А может быть, этот товарищ писал их от чистого сердца? Может быть, у него просто не получились хорошие?» Я надеюсь, что у нас подобный поэтический вечер продолжится. Кроме одного стихотворения Жени Даля, мы увидим еще несколько творческих проявлений. Это могут быть и зонг, и песня, и танец. Безусловно, я не могу обойтись без какого-то стартового места действия. Откуда вся театральная игра может возникать. И здесь нам автора грех не услышать: как он любит рестораны! Это не просто заведение общепита, а место сказки, где ты можешь почувствовать себя не пролетарием, но избранным...
Конечно, большая сцена требует больших событий. Крушения мира. А в пьесе есть мир Евдокимова и есть мир Наташи, которые практически не пересекаются, практически автономны. И в мире Евдокимова другие правила игры. Тут нужна гиперстержневая история, чтобы этот на первый взгляд легкий, ни к чему не обязывающий разговор о любви мог бы как-то по-новому проявиться, оказаться в зале очень интересным.