Ирина Тимофеева, «Ведомости»
Несколько волн аплодисментов, заставляющих артистов снова и
снова подходить к
кромке малой сцены, благодарить поклоном и
заглядывать в
глаза в
поисках ответа: «Тронуло или нет?» Меня тронуло. И
дело даже не
в
балладах группы «Rammstein», которые мрачноватыми стежками прошивают спектакль. И
не
в
«новой драме», говорящей со
зрителем современным, а
не
засушенным языком книг
150-летней давности. Просто я
слишком живо представила обреченный шарик Земли, который висит на
обрывке пуповины. Это
— образ, созданный песней «Mutter» на
русском, которая стала кульминацией одноименного спектакля, премьера которого прошла в
театре «Глобус».
«Mutter» — трогательная история о четырех пожилых людях (актеры — Ирина Нахаева, Людмила Трошина, Юрий Соломеин, Александр Варавин), коротающих свой век в доме престарелых. О «сиротах» в возрасте, забытых в убогом постсоветском быту, который слагают раскладушки, тазики, текущий душ и больничная каталка (последняя при необходимости трансформируется в стол — стоит только накинуть простыню). Из яств — тошнотворная каша, от которой легче отказаться, чем ее осилить. Из праздников — минутный приход сыночка-бандита да концерт, который нужно устроить потенциальному заводу-спонсору (если откажутся делать номер — лишат полдника). Из близких — санитар, который больше напоминает мясника, да две девочки-зомби в школьной форме (или ангелы смерти, присутствие которых обитатели дома престарелых уже и не замечают). Тем не менее они шутят, пританцовывают под музыку формата MTV, баюкают игрушки — по-своему живут. Или доживают?
У Лены Невежиной, режиссера из Москвы, получилось «прочитать» пьесу современного драматурга Вячеслава Дурненкова без томительной морализации. Чтобы было немного смешно и немного грустно. А уже после — звенело в ушах и хотелось сделать глоток воды. Невежина даже в чем-то переиграла Дурненкова: посткатастрофический финал пьесы она «анонсирует» на протяжении всего спектакля, вписав в место действия дверь в иной мир, откуда время от времени появляются его предвестники. Поэтому поворот от анекдота про стариков к локальной трагедии на просторах Вселенной здесь не такой резкий, а пламя апокалипсиса за полтора часа на сцене остывает, превращаясь в угли: В этом, наверное, и есть посткатастрофический театр, который говорит об уже свершившемся без жалости и нравоучений. Зритель волен сам: отказаться понимать финал, пожертвовать одним персонажем, чтобы спасти Землю, или похоронить «шарик без пуповины» вместе с инопланетным куратором вверенной территории, который отказался верить в то, что наша планета лишена статуса «гуманитарной зоны».
