Ася Широкова, «Культурная Эволюция»
Интервью с режиссером Борисом Павловичем, спектакль которого «Пианисты» стал лауреатом Национальной театральной премии «Золотая маска-2019» в номинации «Драма/Спектакль малой формы»
Иногда может показаться, что российский театр живет только в столицах. Москва и Петербург практически каждую неделю радуют зрителей премьерами новых спектаклей на разный вкус и цвет: современный театр, не тлеющая классика, перфомансы и инклюзивные практики... Можно подумать, что если такое разнообразие театральных форм представлено в центральной России, то «нестоличным» театрам просто нечем поразить критиков и простых зрителей. А в городах за Уралом, наверное, вообще актеры по сцене до сих пор в кринолинах и париках ходят. Или нет?
Чтобы выяснить, есть ли театральная жизнь в Сибири и почему туда едут московские и петербургские режиссеры, наш корреспондент Ася Широкова поговорила с петербургским режиссером Борисом Павловичем, поставившим спектакль по роману норвежского писателя Кетиля Бьёрнстада «Пианисты» в Новосибирском академическом молодежном театре «Глобус». Спектакль стал лауреатом «Золотой Маски-2019» в номинации «Драма/Спектакль малой формы».
— Как же вас занесло в Сибирь? Как пришла идея поставить спектакль в «Глобусе»?
— На самом деле в Сибирь меня занесло не впервой. Я уже ставил спектакль в Омске, в Томске была лабораторная работа от фестиваля «Территория», в Хабаровске я сделал два спектакля. Сибирь, для меня, не чужое место, она мною очень любима! Во-первых, потому что там хорошая театральная школа, очень сильные артисты. А во-вторых, в ней есть самодостаточность, идентичность. Люди понимают, что это другая реальность, не такая, как в Москве и Петербурге, поэтому и в театре самосознание выше. Их главный девиз — «Мы здесь делаем свой театр». И то, что он может быть круче, чем в Москве, много кто доказывал. Сибирь мне всегда казалась местом, где надо работать. Если ты режиссер в России, тебе надо обязательно ставить спектакли в Сибири.
А как именно в Новосибирск попал? Так же как и в другие сибирские города — по приглашению. Мы с Алексеем Михайловичем Крикливым (главным режиссером театра «Глобус») одновременно репетировали спектакли в Омской драме. Он на большой сцене, а я на малой. И премьеры у нас состоялись в один день. А поскольку мы там вместе «тусили» несколько месяцев, однажды незаметно разговор пришел к вопросу: «А почему бы мне не поставить спектакль у него в «Глобусе»? И поехали, и поставили.
— В магазинах на книжных полках «Пианистов» Кетиля Бьёрнстада просто невозможно найти. Даже интернет-магазины неутешительно сообщают: «Товара нет в продаже». Ясно, что случайно наткнуться на эту книгу невозможно. Скорее всего, у человека, который не просто прочитал этот роман однажды, а решил его поставить на сцене, есть какая-то история, связанная с этим произведением.
— Я очень люблю Кетиля Бьёрнстада. Если вы не слышали его музыку, то обязательно послушайте, она замечательная! Примерно в 2002 году, в Петербурге, в Учебном театре на Моховой был концерт Кетиля Бьёрнстада. Назывался он «Музыка с фьордов». И Вера Дьяконова, моя подруга, переводчик с норвежского языка, была его личным переводчиком. Я попросил Веру познакомить меня с ним. И вот, за 15 лет до постановки «Пианистов», мы с Кетилем Бьёрнстадом встретились. Я сказал, что под большим впечатлением от его музыки и спросил, можно ли мне использовать её в своих работах. Он сказал: «Да, почему бы и нет, конечно, используйте». И этот разговор глаза в глаза был для меня очень важным. А когда у него вышел роман «Пианисты» — это было для меня очень большой новостью. Я не знал, что он писатель! И, конечно же, я сразу бросился читать. Это моя какая-то личная, важная история.
— Спектакль «Пианисты» открывает перед зрителем мир музыки, но совсем с непривычной стороны. В нем музыка — спорт, соревнование в выносливости, технике, уверенности в себе, амбициозности. В каждом конкурсе юные пианисты, а им всего по 15 лет, должны прыгнуть выше своей головы. Любая ошибка на пути к музыкальному олимпу может стать для них фатальной, разрушить карьеру и даже жизнь. Кажется, спектакль перенасыщен темами, которые могут быть не очень близки и понятны простому зрителю. Например, становление профессиональной музыкальной карьеры или однополая любовь.
— Новосибирск, с его филармонией, Оперным театром, большим количеством музыкальных сцен, по моему мнению, одна из музыкальных столиц России. Поэтому спектакль о пианистах там довольно актуален.
Однако, музыка не принята в обществе или принята неоднозначно. В этом отношении музыка маргинальнее, чем однополая любовь, тоже одна из тем спектакля. Потому что к однополой любви все хотя бы знают, как относятся. Кто-то относится хорошо, кто-то плохо... А к музыке отношение более путанное. Спросишь, например: «А как ты к классике относишься?». «К классике — хорошо! Да, иногда люблю послушать классику». «А кто тебе больше нравится, Шопен или Шуман?». И всё.
Понятно, что к музыке, на самом деле, мы, по большей части, никак не относимся. Кроме тех, кто в музыкальной школе учился. Они обычно её ненавидят. А тем, кто в музыкальной школе не учился, кого не научили ненавидеть музыку, очень сложно. Но тут очень важно, что спектакль — это история про «инопланетян». Очень интересно смотреть историю человека в той среде, где у тебя нет никаких личных привязанностей. Это как «Игра Престолов», действие которой происходит в каком-то выдуманном средневековье, но страсти узнаваемые: политика, секс, все дела. Тут та же самая история. Действие происходит среди каких-то «мутантов» — людей, которые говорят только о музыке, причем о музыке — как о спорте (правда же, мутанты!). Но при этом всё, что ими движет — это какие-то очень понятные нам вещи. И именно то, что ты какое-то время пробиваешься к ним, вглядываешься — важно. Ведь самая опасная иллюзия — это иллюзия того, что тебе всё понятно. Потому что она как раз отключает, делает тебя равнодушным. А тут... вдруг непонятно. И это очень правильное ощущение.
— Равнодушным во время спектакля точно не удается быть. Хоть и, при первом взгляде на сцену, не думается, что постановка может зацепить зрителя так сильно. В сценографии нет ничего интригующего, необычного: белые стены, на полу коричневые полосы паркета, ровный ряд черных стульев — и больше ничего. Актеры отстраненно произносят текст, как будто являются только наблюдателями жизни своих персонажей. Но зрительское ровное восприятие «хорошей читки» ломает одна важная деталь: хоть все вокруг, каждую секунду, говорят о фортепьянной музыке, она не звучит в спектакле ни разу. Зато звучит очень много музыки вокальной, которую исполняют сами актеры на сцене «вживую». И, кажется, именно из этой музыки рождаются все основные чувства в спектакле: страх, тревога, любовь, ненависть, зависть...
— Когда я предложил Алексею Михайловичу ставить «Пианистов», я сказал, что это можно сделать только с очень крутым композитором. И тогда мне Крикливый ответил: «Есть! У нас в театре есть крутой композитор, который давно ждёт сложную работу — это Роман Столяр». Я говорю: «Класс! Мне именно такой и нужен. У меня есть для него задание!»
Понятно, что музыка — это что-то, что является в этом романе не просто средой, а сутью. Конфликт всей этой истории — это конфликт между человеком и музыкантом. Музыка требует какой-то предельной жертвенности, в каком-то смысле слова — самоуничтожения. В книге очень важно, что артист, который выходит играть музыку, делает какое-то сверхусилие. И он «голый». В Пианистах очень важное ощущение, что человек, выходящий на сцену — «голый», он абсолютно беззащитен перед публикой, которая на него смотрит. И, соответственно, кто-то не справляется с этим. Вот это ощущение, что ты «голый», на тебя все смотрят, и ты должен что-то сделать — это очень похоже на драматического актера.
Я подумал: «Что может делать драматический актер?». Потому что выучи его нажимать на клавиши — он будет играть плохо. Будет многозначительно молчать во время звучания фонограммы — ещё хуже. Актер может спеть! Потому что актеры очень часто — люди музыкальные, которые любят петь. Я предложил Роману сделать вокальное переложение всех главных тем, чтобы актер мог «собой» их исполнить. Таким образом мы делаем спектакль музыкальным, а это очень важно — он не мог быть без музыки. Но при этом ситуацию того, что он «голый» и всё собой исполняет, мы еще больше усиливаем. Потому что актерам нельзя сфальшивить, они поют а капелла, без аккомпанемента, это очень сложно. И актер в момент исполнения действительно становится музыкантом! Это важно, что актеры не имитируют музыкантов, а они являются музыкантами, они поют сложную музыку! И, конечно, есть ещё важный момент для зрителя: когда что-то не «показываешь» — это наоборот очень сильно работает. И звук фортепиано в какой-то момент начинаешь даже слышать. Именно потому, что оно вообще не звучит.
— За финальным иллюзорно-фортепианным аккордом следует тишина. Очень нужная тишина, которая дает зрителю возможность, хоть за пару секунд перед аплодисментами, услышать стук собственного сердца. История закольцовывается. Начинается с тишины, с прощального взмаха руки, и заканчивается — взмахом и тишиной. На сцене появляется «Солнце» Эдварда Мунка. Это новый рассвет, за которым придет и новый закат.
