Театр жестокости

Свои изящные любовные ко­медии французский драматург XVIII века Пьер Мариво писал для Королевского театра, но ста­вили его по всей Европе. В «Двойном непостоянстве» гос­под умиляла история простой де­ревенской девушки Сильвии, ко­торую похитил влюбленный Принц и с помощью коварной Фламинии добивался взаимно­сти. Но Сильвия и Арлекин по­клялись друг другу в вечной вер­ности.

Но Черняков бросит в тебя ка­мень, и разобьется вдребезги мнимая благость — все эти при­думанные дружбы и любови кам­нем пойдут ко дну.

В лучшем спектакле театра «Красный факел» «Козий ост­ров», поставленном Черняковым лет пять назад, действие происходит внутри черного ящи­ка. Зрители рассаживаются и упираются глазами и коленями в глухую черную стену. Внезапно распахиваются ставни-щели, и в зал обрушивается исповедальность неизбывной силы, каза­лось бы, для театра невозмож­ная, недостижимая. В «Двойном непостоянстве» действие проис­ходит за стеклом. Увеличитель­ное ли это стекло, пробирка ли для лабораторных опытов, тер­ритория ли для подглядывания, но суть человека становится очевидной. Уникальность режис­суры Чернякова в том, что он от­крывает иной угол зрения на че­ловека. Уникальность и в том, что открывает иной угол зрения на актера. В каждом его спекта­кле — ансамбль профессиона­лов экстра-класса. В «Двойном непостоянстве» дьявольская обольстительность Людмилы Трошиной, благородная душевность Александра Варавина, импульсивная непредсказуемость Ильи Панькова, изощренная грация Ольги Цинк, обаятельная стервозность Елены Ивакиной, загадочная ироничность Вячеслава Кимаева приобретают высшую пробу. Каждый создает образ в кубе, раскрывая человека таким, каков он есть, каким он кажется и каким он оказывается.

Черняков углубляет объем легкой пьески, дает понять, что сюжет — лишь повод оттолкнуться от него, развить его в цепь загадочных вариаций. Безмолвные соглядатаи, эти новые русские со стальным взглядом, дама со стертым, ничего не выражающим лицом, появляющаяся незаметно и замирающая у стены, нагоняют жуть. Тревожная атмосфера спектакля, его рваные ритмы, подчеркнуто неестественная, дисгармоничная, лихорадочная пластика актеров настраивают на то, что у замка есть подвал, у любви — изнанка, у пташки — не только крылья, у белого пу­шистого ковра — не только ворс. Кролики — в клетке, они подопытны. Люди — за стек­лом, они — для доказательства того, что человек — не венец творения.

У Фламинии, этого тонкого психолога, этого гениального манипулятора, все идеально продумано, просчитано. Поме­щенные в идеальную среду, Сильвия и Арлекин как элементы таблицы вступают в химические реакции. Как дождевые черви из земли, лезут из детей природы гнусности их естества. Бесхитростность вырастает до бескультурья, простодушие — до пустодушия, самодостаточность — до самодовольства, душевность — до деспотичности. Они не способны почувствовать интригу, догадаться, что они — объект провокаций. Но их не жалко, как не жалко самого себя, отражен­ного в этом зеркале и добавляю­щего свою ложку в общую бочку дегтя.

Не меняя текста пьески XVIII века, Черняков перенес ее на сегодняшнюю почву и превратил в острое, безжалостное совре­менное высказывание. Бегущей строкой по нижнему краю стек­лянного ящика могут пригре­зиться титры телепрограммы «За стеклом», какого-нибудь «Слабого звена», любых реалий продажной эпохи, делающих человека скотом на добровольной основе, всех тех гадостей, куда все мы сами суемся и в которых живем.

ФИНАЛ

В первом финале спектакля из двух, придуманных режиссером, все происходит в духе Мариво: пары опре­делились, все довольны. Но комедия дель арте сошла со сцены, новый век смел иллюзии с лица земли.

Второй финал ошеломителен. Гаснут голоса: микрофоны отключены. Дело сделано, опыт удался, съемка окончена. Статисты сворачивают ковры, убирают реквизит, выключают софиты. Принц — больше не Принц. Фламиния — больше не Фламиния. Сильвия и Арлекин, оболваненные и опозоренные, мечутся в истерике невыносимого открытия. Вырвавшись из стеклянного ящика, Сильвия хватает камень и крошит, крушит стекло. Его звон похож на хруст сломанных костей. Свет меркнет. Все погру­жается во тьму. Этот мир разбит. Другого нет.