Владимир Дербенцев: «Если кто-нибудь вам скажет, что он взрослый, состоявшийся актер, можете выключать диктофон и уходить»

— Владимир, как вам удается совмещать работу в ночном клубе и в театре?

— Одно другому не мешает, если правильно распределить силы. На первом месте стоит театр. А работа в клубе — это дополнительный заработок и отдушина. Бывает тяжело просыпаться на репетиции, а так — ничего сложного.

— У вас есть любимая роль?

— Никогда не спрашивайте у артистов о любимой роли. Все работы являются частью артиста. Могут быть роли, у которых отличается «масштаб» текста и автора.

— Можно сказать, что ваше амплуа — «отец семейства». Не хотели бы сыграть что-то другое?

— Труппа театра — это как палитра у художника, в которой есть особые краски. Режиссеры разные, но они не слепые. Мне не 18 лет, я уже могу играть взрослых мужчин. А мой «отец» в искусстве Анатолий Владимирович Ахреев вообще с первого курса мне говорил, что я не буду играть юных пацанов и первые пять лет в театре мне будет сложно. Но в «Момо» мы вообще играем детей. Каждую роль нужно заслужить.

— А как вы относитесь к ролям в детских спектаклях? Каково для взрослого состоявшегося актера играть в таких постановках?

— Если кто-нибудь вам скажет, что он взрослый, состоявшийся актер, можете выключать диктофон и уходить. Существует неправильное мнение, что артисты сначала играют в утренних сказках, а потом, может быть, им дают какие-то другие роли. Детская аудитория — самая требовательная. «Глобус» был театром юного зрителя, он до сих пор сохраняет главную функцию — воспитывать детей вместе с педагогами и родителями, рассказывать на их языке вечные истории и сюжеты. У нас нет такого отношения к детским спектаклям: вышли, покривлялись и ушли. И что из детского репертуара вообще можно считать зазорным? Моего Джона Сильвера в «Острове сокровищ»!? По большому счету, это роль мирового репертуара, которую играли величайшие артисты в театре и кино. Мы получаем удовольствие на сцене, без которого любая работа бессмысленна и противна.

«Постоянно перечитываю последнюю главу „Хаджи-Мурат“ Толстого. А последне, что я прочитал „Ботинки, полные горячей водки“ Захара Прилепина. Это круто, но другой уровень литературы».

— А как относитесь к тому, что в новосибирских театрах стали активно ставить мюзиклы?

— Веянье времени. Хотя интерес к этому продукту пришел к нам довольно поздно. Мюзикл — сложнейший жанр, в котором должно соединяться все: и пение, и танцы, и игра. Артиста мюзикла нужно выращивать с детства. Если мы ставим такие мюзиклы, на которые зрители продолжают упорно ходить, — значит, не зря это делаем. Понятно, что найдутся музыкальные люди, которых не устроит качества вокала, либретто и музыки... Но, например, «НЭПу» через месяц исполнится десять лет, а люди ходят до сих пор. Каждый раз приятно удивляемся и радуемся. Я могу похвастаться, что я единственный, кто сыграл все спектакли за это время.

— А есть «веянье времени» совсем другого рода — борьба с нецензурной лексикой. Стоило ли вводить запрет на мат, как вам кажется?

— Когда хотели запретить мультсериал «Симпсоны» с формулировкой, что дети смотрят на Барта и начинают себя так же вести, его создатель сказал: «Чтобы ваш ребенок не вел себя, как Барт Симпсон, вы не должны быть Гомером Симпсоном». Проблема ведь не в театре, а в использовании нецензурной лексики в общественных местах. В спектакле «Любовь людей» есть момент, когда мой друг на сцене говорит: «Я вот не знаю: развестись с ней или убить». И это событие не может быть принято мои персонажем словами: «Ты что!? Одумайся!». Это же литература. Это невозможно играть. Режиссер спектакля Ваня Орлов убрал эту фразу, и я на протяжении нескольких минут повторяю слово «б****», таская своего друга по сцене. Без мата не понять драматизм. После вступления закона в силу я спросил у режиссера, что делать. Мы решили, что лучше я вообще ничего не буду говорить. Эмоции нужно выплеснуть, но теперь мы не можем себе этого позволить.

— Раз уж вы упомянули Ивана Орлова, расскажите, как вам работалось с молодым режиссером над последней премьерой — спектаклем «Ворон»?

— Этот молодой режиссер очень крутой! Режиссер — профессия без возраста, можно не учиться, но им быть. Что касается спектакля, то большая часть текста — пятистопный ямб, а играть в стихах очень сложно. Из опытных артистов в спектакле задействованы я и Руслан Вяткин, остальные — стажерская группа. В «Вороне» есть рассуждения о том, что может совершить человек во имя любви и кто такой Герой. Мы ищем героя, а он нынче измельчал.

— Вы говорите: «МЫ ищем героя». А мнение актера имеет большой вес при создании спектакля?

— Театр — дело коллективное. Один человек ничего не сделает. Главное — партнер, неважно — на сцене или за сценой. Если бы сейчас я разговаривал сам с собой, было бы не так интересно. Но здесь сидите вы, и мы находимся в диалоге. У нас возникают определенные отношения, хотя мы видим друг друга впервые. На эти отношения, может быть, интересно смотреть со стороны. То же и в создании спектакля: нужно уметь договариваться, находить компромиссы. Бездарный режиссер скажет тебе: «Играй вот это!» — но ничего не объяснит.

— Хотели бы попробовать себя в качестве режиссера? Или педагога?

— Я преподавал. Наша стажерская группа — выпускники мастерской, где я учился. Мне дали возможность поработать с ребятами: я проводил трениги, ставил с ними отрывки как педагог, а не режиссер. Главное качество педагога — терпение, ему важно научить, а режиссеру — получить результат. На первый курс приходят дети после школы, которые умеют только читать стихи и чувствовать. Педагог стремится к тому, чтобы актер расцвел. У нас на курсе была девчонка, которую три года хотели отчислить, а на последнем курсе она сыграла спектакль так, что все рты открыли. Это был предпоследний раз, когда я плакал в театре. На тот момент это было откровением.

— А что касается режиссуры?

— Мы делали с ребятами сказку об Иванушке-дурачке. Прочитали и подумали: «Прикольно, а давайте сделаем». Показали Алексею Михайловичу (Крикливому) эскиз, а он доделал. Была идея поставить спектакль по очень серьезному материалу. Если бы это название попало в афишу, то касса была бы точно. Но в театре не нашлось главного героя, который бы смог это сыграть.

— Почему бы самому не сыграть?

— Это возможно только в случае с такими великими людям, как Олег Павлович Табаков. Хотя я не уверен, что он так делает. Кино — другое дело.

— Хотели бы сыграть в кино?

— Чтобы сниматься в кино, нужно постоянно ездить на кастинги или жить в Москве. Амбиции есть, но я понимаю, что придется завязывать здесь, а это уже невозможно. У меня есть друзья в Москве, которые уехали с мечтой в кармане, но у них ничего не получилось. Иногда нет выбора — приходится сниматься только в сериалах. Хотя и сериалы есть хорошие, например, «Игра престолов».

— А следите за новосибирскими коллегами, ходите на чужие постановки?

— Давным-давно не был. Времени не хватает. Конечно, имею представление о том, что творится в театрах.

— Даже «Онегина» не смотрели?

— Я с Онегиным в футбол играю. А спектакль с Пашей (Павлом Поляковым — ред.) не видел. Он, кстати, приходил к нам на «Макулатуру». Видимо, выдался свободный вечер.

— Тяжело переживаете, когда спектакли снимают?

— Мы плакали, когда сняли «Siмейные истории». Этот спектакль создавался еще на курсе в атмосфере абсолютного счастья, эти воспоминания очень ценны. Если же спектакль создается через сопротивление, то он так и играется.

— Играли в таких?

— Ну, такого, чтобы совсем — нет.

— Ну, тогда-таки вопрос о нелюбимой роли.

— Ее, наверное, и не будет. Допустим, у вас четверо детей, кто из них нелюбимый? Нет такого. Понятно, что масштаб материала разный.

— Тогда так: самая масштабная ваша роль?

— Господи, по количеству текста?

— По автору и значимости, например? В «Днях Турбиных» вы играете Алексея, по сути, главную роль...

— Что уж там говорить. Да, главную.

— Отличается ли отношение к главным и второстепенным ролям?

— Мы очень смеемся над тем, что в «Алых парусах» Шервинский, Николай Турбин и Алексей Турбин играют морячков.

— Это оскорбляет?

— Нет, конечно. Иначе пришлось бы из профессии уходить! Ну, кого бы я играл в «Алых парусах»!? А там нужны моряки. От любой работы нужно получать удовольствие и искать в ней что-то интересное. Конечно, по-разному настаиваешься на Ихарева и Турбина. «Наивno.Syпер», например, играем восемь лет, текст забыть уже невозможно, но все равно существует определенный ритуал-настрой перед спектаклем.

— Какой это ритуал?

— Я в последний момент переодеваюсь. Провожу речевую разминку. Иногда делаем небольшие текстовые читки перед спектаклями, можно сказать, повторяем текст... но это не совсем так — его все прекрасно знают. Нужно просто увидеть друг друга и «погреть» воздух.

— У вас есть фанатки?

— Я взрослый семейный человек, я уже им не интересен. «Отец семейства» же! Они так меня и воспринимают. У мальчишек есть. Например, Сашке Соловьеву девчонки подъезд разрисовывали. А Никиту Сарычева поклонница до метро провожала после спектаклей. Одному из артистов оставили пакет на машине, в котором была икона с письмом. Он испугался и отвез ее в церковь. Не выбрасывать же, а дома страшно держать: думал, что его приворожить хотят. Одна девушка к нам ходила на все «Siмейные истории» и «Наивno.Syпер», мы спорили с (Анной) Михайленко, к кому. Она сначала мне что-то дарила, а потом подстриглась, как Аня.

— Какую роль вы мечтаете сыграть?

— Одна мечта уже исполнилась — Алексей Турбин. До меня его играл Константин Колесник. Когда мне не дали эту роль, я чуть не уволился из театра. Спустя год мне кто-то проболтался, что меня будут вводить. Когда приехала режиссер Елена Невежина, я уже отыграл несколько спектаклей, но меня трясло, будто я играл самую важную в жизни премьеру. После спектакля я ей признался, что это была моя мечта. Мне нравятся мои роли в премьерных «Макулатуре» и «Вороне». Мне в них комфортно и интересно.