Дорогая Красная Шапочка

24 декабря актрисе новосибирского Театра юного зрителя (ныне — «Глобуса») Зое Булгаковой исполнилось сто лет. Эта маленькая, ростом всего около полутора метров, но великая актриса блистала на театральной сцене 30-50-х годов прошлого века, видела две войны и несколько театральных эпох. Зоя Фёдоровна рассказала корреспонденту Сиб.фм о своих 30 годах на сцене, театре для детей, верности Новосибирску и счастье.

Я родилась в Новосибирске на улице Ломоносова. У нас в семье было пятеро детей: два сына и три дочки, я самая младшая. Все в семье были высокие, я одна такая маленькая. В кого — неизвестно. У мамы щёки от природы были румяные — красные-красные. Очень хорошо всегда выглядела. Профессий у родителей не было, грамоты почти не знали, но всю семью содержали.

Когда мне было лет 16, я закончила восемь классов и поступила в театральную студию. Мне соседи сказали, что в газете «Советская Сибирь» видели объявление, что открывается Театр юного зрителя, и набираются студенты. Студия уже существовала месяц, я не хотела идти, но соседи всё говорили: «Иди! Чем ты рискуешь?». Театр находился на улице Максима Горького, где кинотеатр «Пионер», мы там начинали. Меня встретили хорошо, экзамен выдержала, и меня зачислили.

Сразу поняла, что буду актрисой-травести. Театр был для детей, я играла Конька-Горбунка, Герду, Кота в сапогах, Золушку.

Даже если бы я хотела играть взрослых, я бы не смогла — не выглядела так никогда.

К каждой роли, какой бы она ни была, я относилась честно — текст не проговаривала, а жила этим текстом. Играли в подвальном, совсем не театральном помещении, но когда мы сыграли ряд спектаклей и пригодились городу и государству, нам подарили «Дом Ленина». Через три-четыре года мы туда переехали.

В годы войны в город приехали москвичи-театралы, ленинградский Новый ТЮЗ, еврейский театр, и они заняли наше помещение, наши квартиры. А нас отправили в Кузбасс, в Анжеро-Судженск. Там, конечно, клуб, театра нет, более подходящего помещения не было. Психологически тяжело было, но мы друг другу помогали. На каждой репетиции сначала садились в круг, выслушивали последние известия по радио. Как правило, они были плохие. Но мы работали — днём репетиции, вечером спектакли. Репертуар был взрослый, я мало играла. И хотела попасть во фронтовую бригаду артистов. Пока добиралась до Новосибирска, простудилась (в вагоне было очень холодно) и вместо того, чтобы ехать на фронт, попала в больницу.

Писем от детей всегда было много, они меня ждали у выхода, провожали домой, дарили подарки. Помню одну девочку, дочку уборщицы, которая ничего подарить мне не могла — семья бедная была.

И однажды она мне протягивает кусочек сахара — где она его раздобыла, не знаю.

По воскресеньям мы играли два спектакля с перерывом в два часа, и как-то другая девочка пролежала между рядами в зале все эти два часа — лишь бы посмотреть второй раз спектакль. Когда война началась, я получила от неё письмо: «Зоя Фёдоровна, я на фронте, работаю секретарём у военного начальника. К нам прибыли ребята из Новосибирска, которые вас знают. Передайте всем артистам, что молодёжь, которая завтра пойдёт защищать Родину, помнит наш любимый ТЮЗ и нашу дорогую Красную Шапочку». После войны я шибко её ждала, но она так и не появилась.

Когда война закончилась, через два года режиссёр Павел Цетнерович, который ставил спектакли у нас, поставил «Двенадцать месяцев» Маршака в Москве и пригласил меня играть. Маршак присутствовал на сдаче спектакля, и ему так понравилась «непосредственность» моей Королевы, что он даже захотел дописать, расширить некоторые из сцен. Директор театра предложил мне остаться в Москве. Но меня от этого спас бывший новосибирец, который с детства бегал к нам в тюз, а потом попал в Москву и работал в ЦК ВЛКСМ. Когда он узнал, что меня приглашают, то позвал к себе на разговор. Я приехала, а он говорит: «Я вас знаю, знаю, что вас пригласили. Останетесь здесь?» Я отвечаю: «Мне нужно с семьёй это решить». «Это правильно, и я вам не советую. Сибиряки приезжают, и их не устраивают. Сначала дадут одну роль, другую, а потом — паузы по два года», — отвечает он мне. Я вернулась домой. Наш театр часто выезжал на гастроли в конце сезона. По Сибири периодически отбирались спектакли и приглашались на смотр в Москву. Наш театр был там три или четыре раза, а я — всего один, тогда, со спектаклем «Двенадцать месяцев».

У меня было два мужа: первый — тоже новосибирец, работал в «Красном факеле», но потом ушёл на фронт и там погиб. Похоронка пришла мне в Анжеро-Судженск. Ещё у меня был сынок Серёжа.

Считали, что я не рожу, надо будет кесарево сечение делать. Профессор на меня посмотрел и сказал: «Сама родит, ничего не надо!»

И правда, родила, кормила, как положено. Как-то мы поехали в отпуск к родным, мама моя с Серёжей раньше меня уехали, а в дороге у него желудок расстроился, и когда я приехала, нас положили в больницу. Двое суток мы там ночевали, а потом он умер. Спустя три-четыре года я снова вышла замуж за хормейстера Германа Молодцова. Мы с ним прожили лет 15, не больше, он заболел и скончался после операции.

Мысль о том, что актрисе-травести нужно вовремя уйти со сцены, меня не оставляла.

Не дай бог, чтобы зритель сказал: «Да она старушка, а играет детей». Мне было бы страшно это услышать.

Такого не говорили, но в 55 лет я решила уйти из тюза в кукольный театр, где можно было не обращать внимания на возраст и использовать свой по-прежнему детский голос.

Последний спектакль уже и не помню. Сейчас очень скучаю по театру. В том сезоне ещё ходила на премьеры, а сейчас уже не могу, хоть и всегда приглашают. Я очень огорчена, что спектаклей для детей почти нет. Театров в Новосибирске хватает, а детского театра нет. Когда мой тюз назвался «Глобусом», объявили, что он молодёжный, они перешли на молодёжный репертуар. Обидно, потому что дотацию сняли — билеты на детские спектакли должны быть дешёвые, а если перейти на репертуар для детей, то у театра совсем не будет денег.

Я никогда не задумывалась, что проживу так долго. Никаких секретов у меня нет. Не чувствовала разницы большой в годах. Но Бог послал мне такое долголетие, и я говорю ему «спасибо».