Лаврентий Сорокин: «Мы живем без веры»
Юрий Татаренко, специально для «Новой Сибири»
Актер театра «Глобус», получивший награду за лучшую мужскую роль на фестивале «Ново-Сибирский транзит», рассказал о своем отношении к Толстому, Позднышеву и «Крейцеровой сонате».
— Толстой — философ, его Позднышев — в определенной степени философ, а Лаврентий Сорокин — кто? Вы считаете себя философом, человеком, размышляющим о глобальных вещах?
— Ну и вопросик. Может, начнем с чего попроще, а? Нет? Я никакой не философ. Да и у Толстого в «Крейцеровой сонате» — философия семейного толка, он исследует ошибки супружеской жизни и говорит о том, что на чужих ошибках научиться нельзя, пока ты не набил своих собственных шишек. Каждому предстоит пройти свой путь — от начала и до финала. Именно о семейных ценностях, на мой взгляд, у Толстого написаны почти все романы: от «Анны Карениной» до «Войны и мира». Все знают, что Толстой на склоне лет ушел из семьи, измучив свою жену Сонечку, — выходит, он предугадал в себе Позднышева!
— Прошу прощения, но после спектакля не возникает ощущения, что Толстой ваш любимый автор!
— Вы совершенно правы…
— А чем отталкивает вас Лев Николаевич и привлекают другие писатели?
— Да нет у меня отторжения к Толстому! Просто мы в теперешней жизни потеряли веру. А наши классики — Толстой, Достоевский, Чехов — были убежденными христианами. И Бог, религия, церковь стояли у них на первом месте. А мы приходим к понимании роли Всевышнего порой слишком поздно…
Толстой отлично знает систему семьи и описывает все ошибки, приводящие супругов к краху. Молодые люди, прочитав классику, говорят себе: уж мы-то, в отличие от всех этих Карениных или Позднышевых, проживем счастливую жизнь! Да не тут-то было… А Толстой был не просто писателем, он проповедовал свою систему ценностей.
— Вам сейчас не хватает таких прозаиков и драматургов?
— Да нет, в принципе, сейчас на полках в книжных магазинах достаточно вполне качественной литературы. Но авторов такого масштаба, как Толстой, конечно же, нет. Им — да и всем нам — сегодня не во что верить. Раньше хоть были пионерия, комсомол, коммунистическая партия — с достаточно мощной идеологией… Как родителя первоклассника меня вызывают в школу исключительно по вопросам успеваемости и финансирования!
Я довольно поздно пришел к пониманию классики отечественной литературы — и очень счастлив от того, что мне довелось сыграть в спектакле по Толстому. До «Крейцеровой сонаты» я вообще не сыграл ничего классического! Выходил слугой в пьесе Гоголя — и все…
— Можно ли утверждать, что та инфернальность, которой вы наделяете своих героев, передается и всему спектаклю?
— Вот это я не знаю! Я просто играю свою роль. В чем-то я согласен со своим персонажем, в чем-то нет… К примеру, Позднышев говорит: «В детях — наше спасение». И я считаю точно так же! Но все-таки он — странный человек: хотел создать идеальную семью при всей свой скотской натуре! Да и его утверждение о том, что любой смотрящий на женщину уже прелюбодействует, — по-моему, явный перебор.
— Постойте, а как же быть с тем, что актер должен присвоить своего героя целиком, оправдывая его во всех мыслях и поступках?
— Да о чем вы говорите! Это что же, Отелло всякий раз нужно будет подсовывать новую Дездемону? Нельзя жить ощущениями своего персонажа. После первых спектаклей мне было очень трудно быстро выйти из образа: два дня волком на всех смотрел! И дома вдруг порой вылезает из меня этот Позднышев — как черт из табакерки!
— А почему Позднышеву мало того, чтобы убить жену мысленно, а не по-настоящему?
— Как это — мысленно?!? Он застал в своем доме чужого мужчину — в час ночи! Да я бы в жизни поступил точно так же!
— Узнав о том, что вам предстоит репетировать Позднышева, о чем подумали в самый первый момент?
— Это было неожиданное предложение со стороны Алексея Михайловича Крикливого, главного режиссера нашего театра. Я грешным делом думал, что все основные роли в этой жизни я уже сыграл. Считаю себя острохарактерным актером, трагедийно-комедийного плана, а тут вдруг дают героя! Правда, это герой весьма необычный. Такой материал я никогда не играл. Мне было очень интересно попробовать. Честь и хвала Алексею Михайловичу, который не особо противился моим предложениям трактовки роли. И в какие-то моменты спектакль превращается в моноспектакль Лаврентия Сорокина — кто-то считает это достоинством нашей «Крейцеровой сонаты», кто-то — недостатком… Но не могу не отметить: актерская команда в этом спектакле — классная!
— А был ли эпизод, что вам дался труднее прочих?
— Да, конечно. Сцена дирижирования, очень населенная. Непросто было освоиться, все запомнить. Между прочим, у Цвейга есть новелла о том, что Толстого приводила в ужас музыка. И у меня очень большие проблемы с музыкой, я ее не понимаю и не люблю, она меня раздражает! Так и запишите: я не меломан.
— Неожиданное заявление от участника спектакля, который называется «Крейцерова соната»…
— Ну, я не отвергаю музыку как явление! Да и песни «Битлз» мне нравятся…
— В произведениях классиков обычно говорящие фамилии персонажей. Что опоздал сделать Позднышев в своей жизни?
— Ему поздно идеализировать людей — после того как он всю жизнь прожил в пороках. Как можно создать нормальную семью, когда у тебя все внутри сожжено? Позднышев пытается склеить сверхчеловека из разных частей тела и терпит неудачу. Город Солнца, как известно, — утопия… Но вот беда, Позднышев видит несовершенство во всем и всех, кроме себя! Это как в анекдоте: «Только оказавшись за рулем, я убедился в том, что все вокруг дебилы!»
— А ваш герой что-то вложил в вас?
— Есть такое дело. Мне теперь проще обходить какие-то ямки. Я по-другому стал смотреть на некоторые вещи, на свое поведение, на поступки других — более взвешенно. Все семьи несчастливы по-своему, как ни крути. А вот насколько твоя семья будет несчастлива — зависит только от тебя.
— «Крейцерова соната» из тех спектаклей, что очень зависят от реакции публики…
— Мы как-то сразу берем зрительный зал в оборот. Не припоминаю случая, чтобы кто-то беспрестанно кашлял или зевал. Но, с другой стороны, порой бывает, что люди смеются в тех местах, когда вроде как волосы должны вставать дыбом… Тогда я говорю себе: это не так важно, играем спектакль мы для зрителей — не для себя!
