Ольга Ярославцева, «Честное слово»
Великая Отечественная война, победе в
которой исполняется 60
лет, ни
для кого не
прошла мимо. Не
было в
России уголка, куда
бы она ни
заглянула, не
было судьбы, которой она не
коснулась. И
каждая история о
человеке, который жил в
те
страшные годы, показывает нам войну по-своему, открывает новые страницы ее
бесконечной летописи. Есть в
ней и
лист, написанный старейшим актером Новосибирского академического театра «Глобус», народным артистом России Владимиром Матвеевичем Федоровым.
Владимиру Матвеевичу этим летом исполнится 85 лет. Но несмотря на свой возраст и испытания, через которые ему пришлось пройти, он до сих пор является действующим актером театра «Глобус». Выпускник Вахтанговского училища, он всю свою жизнь посвятил театру — писал и ставил для него пьесы, играл, был режиссером. А родился он в российской глубинке, в семье, не имеющей к театру никакого отношения.
— Владимир Матвеевич, скажите, когда вы поняли, что хотите стать актером, и трудно ли было вам, молодому человеку из провинции, осуществить свою мечту в Москве?
— Да, я действительно родился в провинции, в красивом старинном городе Калязине (Тверская область). Театром был увлечен с самого детства, еще школьником руководил сразу двумя драмкружками — в своей школе и соседней. Это было уже в Ярославле, там же я потом ходил в театр имени Волкова. И для меня никогда не вставал вопрос «кем быть?», только актером.
Когда поехал поступать в Вахтанговское училище, у меня уже был актерский опыт, и поступил я довольно легко. Помню, такой случай произошел на экзамене. Я читал монолог Бориса Годунова. После того как прочел, художественный руководитель, Борис Захава, спросил меня: «Кто вам режиссировал?» Я отвечаю: «Никто». Он: «А зачем вы вставили в реплику «И мальчики кровавые...» свои слова «Чур меня, чур!»? Я сказал, что это эмоциональнее. В зале стоял просто оглушительный хохот. Но меня приняли, и с 1938 по 1943 год я «варился» в театре Вахтангова.
— Как для вас началась война?
— Я тогда был студентом 3-го курса. Как сейчас помню, пошел на Павелецкий рынок покупать рыбу, окуня. И там, в крытом павильоне, был радиоузел, по которому и было объявлено, что германские войска без предупреждения перешли границу, и началась война...
Через несколько дней нас, студентов, собрали вместе и повезли на строительство оборонительных сооружений на реке Десне. На одном берегу мы строили доты и дзоты (бетонированные, с хорошим накатом), а на другом берегу уже были немцы. Нам повезло — они приняли нас за заключенных и не трогали. А приняли потому, что нас привозили и увозили на машине внутренних войск. Вооружения у нас, кроме лопат, никакого не было. Но когда они узнали, что мы комсомольцы — вот тогда они нас «угостили». Работать днем было невозможно, мы были как на ладони, и нас постоянно обстреливали.
А потом приехал какой-то начальник, выстроил нас, строго приказал сбрить бороды, и в ночь студенты выпускных курсов, в том числе и я, эшелоном были отправлены в Москву.
Приехав в Москву, мы узнаем, рядом с Вахтанговским театром взорвалась бомба, разрушена стена, погиб главный бухгалтер и три актера. Это было для нас большим потрясением. Тем не менее продолжали учиться, я перешел на четвертый курс, а позже нас эвакуировали в Омск. С Омска и началось мое знакомство с Сибирью.
В марте 1943 года одного из моих сокурсников призвали в армию. Он разревелся, сказал, спасите меня, оставьте в театре. И вместо него поехал я, о чем и не жалею.
— Ваше актерское образование вам помогло на войне?
— Конечно, более того, можно сказать, что оно спасло мне жизнь. Был с этим связан такой случай. Из Омска меня отправили в Новосибирск, из Новосибирска — в тайгу. Там формировались и обучались крупные артиллерийские части. Обучение было шестимесячное. Не успели мы еще закончить обучение, как нас отправили в Рыбинск, на переформирование. Там нас встретили большим самодеятельным концертом. И так мне захотелось что-нибудь в этом концерте прочитать! Для меня было невозможным, что идет концерт, а я в нем не участвую. Я за кулисы, подхожу к ведущему, говорю, что умею читать. Он спрашивает: «А что ты хочешь прочитать?» Я говорю: «Стихотворение «Сын артиллериста». А часть-то артиллерийская была — ну и разрешили.
А в тот же вечер меня вызвал начальник политотдела и назначил руководителем военного оркестра. И получилось, что вместо того, чтобы пойти на фронт, я стал руководить оркестром. А два эшелона ребят, приехавших со мной из Сибири, почти все погибли, еще не доезжая до фронта. По дороге они были разбиты на голову. И если б я тогда не выбежал на сцену и не прочитал этого «Сына артиллериста» — был бы среди них. Вот такой случай...
С этим оркестром мы играли все подряд, в том числе и джаз. Выступали и перед бойцами, и перед гражданскими, давали ночные концерты и имели большой успех. А потом я вдруг подумал: «Как же так? Надо ведь как-то попасть на фронт. Иначе что же — кончится война, женюсь, и вдруг сын меня спросит: «Папа, а ты воевал»? А я что скажу? «Нет, сынок, оркестром руководил»? И я стал добиваться того, чтобы меня отправили на фронт. Но меня не хотели отпускать! И только после того, как я нарушил дисциплину, мне дали 10 суток и «маршевую», т. е. на фронт. Однако мой начальник любил меня и отправил не на фронт, а в формирующиеся артиллерийские части. И так получилось, что на фронт я попал лишь 8 марта, за два месяца до победы. Был на передовой, служил при командном пункте, участвовал в штурме Вены.
— Какие из ваших наград для вас самые цепные?
— «За победу над Германией», «За взятие Вены». Вторая дорога особенно. Во-первых, это был штурм, а во-вторых, Вена — это город особый для артистического сердца...
— А как вы узнали о победе?
— О победе я узнал раньше, чем все русские. В то время я был в Будапеште — там находилась наша хозяйственная база, и меня послали туда за едой, одеждой и т. д. И венгерское радио в Будапеште уже неделю передавало, что Гитлер капитулировал. Сталин пока молчал, но исход войны был уже ясен. И помню в это время такой случай. Среди ночи — а я ночевал у мадьяр, но не в доме, а в пристройке — вдруг началась пальба невероятная. Думаю: что такое? Все небо в трассирующих пулях. Сначала подумал, что немцы прорвались. А потом оказалось, это наши устроили салют. Это уже когда была объявлена капитуляция Германии.
— Скажите, чему научила вас война? Что было главным для вас из полученного опыта?
— Война — это работа. Долг, конечно, долгом, но это необходимая работа. Чему я научился? Дисциплине. Потому что на войне дисциплина должна быть безукоризненная. Отвечать за себя, за товарища. Это обычные вещи, но на войне все обостряется, обнажается. Какой ты есть, как ты приспособлен жить с другими, как ты вообще приспособлен к жизни — все видно как на ладони.
— После войны вы ушли из Вахтанговского театра. Почему?
— Я не работал в этом театре ни одного дня после войны. Это учитывая то, что в Москве у меня была квартира в самом центре, тетка, которая со слезами на глазах уговаривала остаться. Почему я не пошел в Вахтанговский театр? Как я уже говорил, война научила меня работать. Я понял, что только трудясь можно сделать что-то. А Вахтанговский театр — это не настоящий труд. Там хоть и оставляли лучших из училища, но играли одни «старики». У молодежи не было никакой работы. А ведь на фронте меньше тысячи человек у меня аудитории не было. Поэтому ни за какие деньги я там не остался.
Поехал сначала в Ярославль, к родителям, а потом начались мои «гастроли». Я объехал весь Советский Союз — играл в Даугавпилсе и Мукачево, Красноярске и Махачкале, Архангельске и Рыбинске... Ни в одном театре больше двух-трех сезонов не служил.
— Что же было причиной?
— Я считаю, что «на периферии» нельзя долго играть в одном и том же театре. Режиссеры видят тебя только в каком-то одном амплуа и начинают использовать только в нем. При этом ты начинаешь копировать самого себя, штамповать. А это уже не искусство. Поэтому я намеренно сменял театры один за другим. Где-то был актером, где-то главным режиссером.
— Вами написано несколько пьес. Какова их судьба?
— Скажу лишь о наиболее интересных. В годы войны я написал раешник «Василий Теркин и Фома Смыслов». Потом, через много лет, я сделал на него инсценировку и поставил спектакль в «Глобусе». Это было пять лет назад. Могу сказать, что постановка была удачной. Мною также написана пьеса «В далеком Аале». Спектакль по ней шел одно время на сцене Театра Советской Армии. Был такой замечательный артист Попов, он играл Тургенева в этой пьесе. И пьеса «Последнее свидание» — спектакль по ней шел в «Глобусе» пять лет.
— А как вы пришли в новосибирский «Глобус»?
— Сначала я пришел не в «Глобус», вернее, тогда еще ТЮЗ, а в «Старый Дом». Тогдашний его директор, Махмутов, пригласил меня на место главного режиссера. А я в то время был главным режиссером в абаканском театре, и не знаю, почему, но согласился. Поставив в «Старом Доме» две пьесы — «Дульсинею Тобосскую» и «Охоту к умножению», — я ушел. Если говорить коротко, не сложились отношения с руководством. После меня пришел Чернядев и оба мои спектакля снял. А я стал играть в ТЮЗе.
— Оглядываясь назад, какие свои роли вы могли бы назвать знаковыми, самыми любимыми?
— Я ролями не был обижен никогда и переиграл неимоверное количество их. Но в памяти почему-то остались три. Это Штирлиц в спектакле «Семнадцать мгновений весны» (поставлен был в Томске) и две роли в «Глобусе» — Бенволио в спектакле «Убийство Гонзаго» и Сорин в «Чайке». Эти спектакли были по-настоящему хорошими. А работая над этими ролями, я нашел ту самую «тайную сопричастность с образом», которую и надо искать любому актеру.
— Вам скоро уже 85 лет, а вы до сих пор действующий актер, бодры и подтянуты. В чем ваш секрет?
— (смеется) Не знаю, от природы, наверное. Ну а еще... За все время, что я работал главным режиссером, я никогда не перекладывал ответственности с себя на актера. Поэтому с актерами у меня всегда были очень хорошие отношения. Я никому никогда не делал зла и старался вообще не делать ничего плохого. Поэтому совесть у меня чиста, и жить мне легко. Вот и весь секрет.
