Елена Климова, «Труд»
Почему «Мutter»? —
спросила меня коллега о
новом спектакле «Глобуса». Русский драматург, московский режиссер. Почему название немецкое?
— Песня «Rammstein», — ответила я и приготовилась объяснять дальше, дескать, на этой музыке строится в спектакле не только звуковой ряд, но и все действие. Именно «Rammstein» скрепляет всю несусветную бредятину, которой в этом спектакле полно — все ж таки новое искусство. И которая на поверку оказывается не фантастикой, а исключительно жизненной историей. Просто рассказанной таким способом. Ну как, к примеру, «Солярис» Станислава Лема и особенно Андрея Тарковского.
Вообще первую половину спектакля ничего особенного не происходит — бытовой абсурд в доме престарелых. Но отчего-то все время ждешь, как говаривала Маргарита, — «Что-то непременно должно случиться!» И случается, да еще как. Легла героиня Ирины Нахаевой то ли спать, то ли помирать деревенской тетенькой, а проснулась — космическим наблюдателем.
Спектакль «Mutter» по пьесе одного из авангардных братьев Дурненковых поставила московский режиссер Елена Невежина. Ученица Петра Фоменко, режиссер еще очень молодой, но весьма знаменитый, о ее спектаклях пишут или с восторгом, или с явным неприятием, середины нет.
«Mutter» — спектакль для малой сцены, час сорок без антракта. Цельное представление, где тем не менее каждый следующий миг происходит не то, что прогнозируешь, и потому за действием следишь с азартом увлеченности, а еще со сжимающимся от сочувствия сердцем и с восторгом от игры. Четверо стариков в доме престарелых, две тетеньки без возраста и без социальных опознавательных знаков и два пенсионера — бывший юрист и бывший философ — просыпаются утром в доме престарелых, почему-то в одной палате. Их униженное, зависимое существование ужасно. Надсмотрщик-санитар (засл. арт. Павел Харин) — сын одного из стариков. Он мстит отцу за его разгульное прошлое и плюет ему в кашу, которую ляпает старикам по тарелкам. Невежина, как когда-то в другом спектакле «Глобуса», в «Белой овце», раскрывает проход между абсурдом, а то и мистикой и совершенной доподлинностью. Вот вам история про брошенных стариков, их непутевых детей и общую нелепость нашего несчастного существования. А вот вам история совершенно в духе Хармса о том, что каждая палата в доме престарелых обязана подготовить номер художественной самодеятельности к приезду шефов и, возможно, спонсоров. А вот вам история об ангелах смерти, двух девочках в белых фартучках, которые ходят между живыми, только те их до поры до времени не видят. Ангелов смерти как персонажей в пьесе нет. О них только упоминает героиня Ирины Нахаевой уже под конец спектакля. Но Невежина их выпустила на сцену (засл. арт. Ольгу Цинк и Ольгу Афанасьеву) — бессловесных, непонятных, угрожающе-бесстрастных, кукол-школьниц с чернотой вокруг глаз, и они связали все пласты действия — прочнее некуда. Потому что все драмы и комедии, в присутствии неизбежного оказываются острее, важнее, фатальнее.
В общем, дом престарелых живет своей жизнью, там даже случаются свои маленькие праздники, и походы в кино, и вот — концерты перед шефами, но в какой-то момент оказывается невозможно терпеть. И герой по фамилии Прищепа, чей тюремщик — собственный сын, чуть было не умирает. Его играет засл. арт. Александр Варавин. Играет безупречно, балансируя на искомой грани реальности и абсурда, а иногда вдруг — с такой страшной горечью, которая сносит все абсурдистские игрушки и пробирает до основанья.
А затем? А затем за него умирает ангел. Не хочется раскрывать все секреты спектакля, но — как не сказать о работе засл. арт. Ирины Нахаевой? Она условная деревенская старушка с обезоруживающей детской улыбкой. И она же — ангел, посланник, как и те девочки — смерть. Но она спасает и героя Варавина, и всех нас, и собирается спасти Землю целиком, жертвуя собой.
Одной из первых ролей Ирины Нахаевой в «Глобусе» была незабываемая Жанна Д’Арк в пьесе «Жаворонок». Не реальная историческая Жанна, а ее романтическая версия. После того Нахаевой не приходилось играть героические роли. И глядя на нее в «новой драме», где вроде бы не может быть ни подвигов, ни однозначной морали, — я вспомнила того «Жаворонка».
Если бы в «Mutter» единственной удачей была работа засл. арт. Людмилы Трошиной, этого бы хватило, чтобы назвать удачей целый спектакль. Вздохи, ужимки и причуды дамы полусвета (по пьесе она — уборщица!), отплясывание рэпа (ни дать, ни взять киношная американская старушка) и вдруг такая горестная простота в общении с сыном, и дурацкий кулечек печенья, который впихнут ему в руки: «Съешь по дороге!» Все мыслимые октавы актерских возможностей, от верхнего «си» до нижнего «до», от эксцентрики до трагикомедии. Счастьем было за этим наблюдать.
За двумя молодыми персонажами, «детьми», засл. арт. Павлом Хариным (санитар) и Артуром Симоняном (сынок-бандит) наблюдать не то, чтобы счастье, но — ужасно интересно. Харин — хозяйская походка, воплощенная власть. Мерзавец или карающая длань господня — не разберешь. Но — все грубо, зримо, и ничего лишнего. Класс! А у Симоняна в единственном эпизоде — вся пропащая судьба героя, бандита и труса, бабника, и маминого любимчика, и не в каждой большой роли столько скажешь. Последний четвертый старикан, засл. арт. Юрий Соломеин удивил меньше остальных, персонажи Соломеина бывают очень разнообразны. Но этот юрист сделан душевнее, легче и веселее, чем обычные основательные его герои при той же всегдашней его полнейшей органичности.
«Стариканами» я называю героев, потому что они — обитатели дома престарелых. Хотя они больше похожи на компанию чудаков из старого европейского кино, или четверку грустных клоунов, эксцентричных и простодушных. Они очень близко к сердцу принимают романтическую пьесу про полицейского, проститутку и ангела, сочинение героя Варавина для шефского концерта. (Роль ангела, как вы понимаете, достается настоящему ангелу.)
Ну а когда герои выходят перед шефами на поклоны и вдруг оказываются в театральных костюмах какого-то кукольного представления — ангел с крылышками, проститутка в оборках, полицейский в мундире и высокой шапочке, то тут уж точно понимаешь — водили тебя за нос. Никакой это не дом престарелых и даже никакая не определенная метафора. А скорее напоминание о многообразии, сюрпризах и горестях жизни. Которые, естественно, у каждого зрителя свои.
Заканчивается спектакль плохо. Космические наблюдатели безжалостны, законы жизни неумолимы. Но ощущения чернушности от спектакля нет и в помине. Ощущения — светлые и печальные. Плюс восторг от того, как цельно и стильно рассказали нам эту сказку-перевертыш, где не успеешь вжиться в одну ситуацию, она уже оказывается своей противоположностью. И еще осталось наслаждение от игры, от того, с каким удовольствием и легкостью живут на сцене все чудные (ударение ставьте, где хотите) герои.
Именно это я собиралась рассказать коллеге. «Rammstein», — переспросила она, — В доме престарелых? Все ясно», — остановила она меня. И подумав, добавила: «Надо пойти».