«Мамочки»: когда кровь болит

Хотите знать, как выглядит горе? Оглушительное, клокочущее изнутри, но тихое, почти блаженное с виду, размывающее границы между сном и явью, между разумом и помешательством, между жизнью и смертью? Вчера я была на премьере спектакля «Мамочки» в «Глобусе» по пьесе известного драматурга Владимира Зуева — ставил спектакль актер Денис Малютин в рамках проекта «Третья сцена», где сами актеры пробуют себя режиссерами. Дебют Малютина не просто безупречен, не просто мощен — некоторым режиссерам за всю свою жизнь не создать такой постановки, после которой трудно говорить и дрожат руки, зал не может сдержать слез, а в фойе стоит запах корвалола. На этом спектакле меня закинули в эту инфернальную реальность жизни солдатских матерей, которые разыскивают во время чеченской войны пропавших без вести сыновей, заставили взглянуть в глаза смерти, которая превращает быт в бытие. Которую героини спектакля отказываются принять и тем самым творят свою новую, еще более оглушительную реальность — бессмертие.

«Мамочки» — это исповедь четырех матерей, которые каждый день ходят на поиски убитых солдат, находят своих и чужих сыновей и хоронят, хоронят, хоронят. И уже не важно, свой или чужой, — пронзительная тема материнства, всеобъемлющего и беспредельного, в спектакле превращается в метафору, от которой стынет кровь в жилах. Зачем эти мальчики родились на свет? Зачем росли? Зачем были самым дорогим для своих матерей? Это постоянное, отчаянное зачем-зачем-зачем, от которого невольно сжимаются кулаки, проходит лейтмотивом через весь спектакль — вот она, чудовищная абсурдность, немыслимость войны. Она не щадит никого, даже циничную на первый взгляд журналистку, снимающую репортаж об этих «мамочках» и заканчивающую вместе с ними — свернувшуюся в оцепенении на тех же аскетичных нарах, стоящих на сцене.

А на заднем плане — курган из камней, похожих на солдатские каски. Это братская могила, где лежат без вести пропавшие сыновья. Этот тот свет, другая реальность, что за завесой, и в которую матери все время пытаются протиснуться, заглянуть хоть одним глазком. Они уже одной ногой там. Но там как будто неплохо — погибшие солдаты собирают свою мертвую армию, чтобы приходить к противнику во снах и говорить: «Выводи войска, сука», учатся силой мысли преодолевать фатальность мертвой плоти, фатальность самой смерти. Эта сила способна на все — молоденький рядовой может даже прикурить, хоть ему и оторвало руки, а совсем мальчик, погибший девственником, «однажды тут так даже бабу отшпилил». Они превратили свою смерть в шутку, в абсурдное издевательство над самим страхом смерти, но все ждут, что их раскопают, что их матери найдут их, и иногда кто-то срывается, тащит свою мать к себе за завесу, снится ей, зная, что лежит на гранате.

Это пронзительный спектакль, на котором невозможно сдержать слез, с блестящей игрой, лишенной и йоты театральщины, с искренними, переворачивающую душу монологами, с оголенным нервом, с тихими разговорами живых с мертвыми. Это спектакль о том, как любовь отказывается принимать смерть как некое абсурдное состояние, о том, что если с человека содрать кожу, останется не живое мясо, а бессмертная, вечно живая душа. Как в прямом, так и в переносном смысле. На сцене творится какая-то иная реальность, выстраданное марево, в котором нет ни живых, ни мертвых, а есть вечность. Поэтому живые закапывают в землю письма мертвым — чтобы быстрее дошли. Имеющий сердце да услышит.