Татьяна Ткачева, «Российская газета»
Парадоксальный взгляд на
библейские заповеди предложил воронежской публике театр «Глобус» из
Новосибирска. Черно-белый спектакль Алексея Крикливого по
«Толстой тетради» Аготы Кристоф (которую называют «самой жестокой книгой
ХХ века») заставил зрителей фестиваля «Маршак» проверить на
прочность свои представления о
добре и
зле.
Нашумевший в свое время роман Кристоф построен как дневник мальчишек-близнецов, чье взросление пришлось на годы Второй мировой. Страна оккупирована фашистами, мать отправляет сыновей к бабушке, из большого города в маленький — там проще прокормиться. Правда, бабушка гневливая, жесткая и скупая. Недаром соседи зовут ее ведьмой и говорят, что она отравила мужа. Голодно. От взрослых Клаусу и Лукасу достаются затрещины и оскорбления. Чтобы выжить, ребята методично закаляют тело и дух, вытравляют в себе эмоции, которые делают человека беззащитным. Учатся убивать (на животных) и проявлять милосердие (помогая душевнобольной девушке), красть и зарабатывать. Тренируют память, заучивая главы из Библии, — но никогда не молятся.
И еще они описывают происходящее в толстой тетради. Только факты, никаких ненадежных слов типа «любить». Сухой телеграфный стиль.
Вот и в спектакле «Глобуса» герои озвучивают дневниковую хронику ледяным тоном. Эта странность помогает преодолеть естественный для первых минут диссонанс: 30-летние артисты, внешне абсолютно разные, изображают восьмилетних близнецов. Ближе к концу детские истерики сменяются сдавленными мужскими рыданиями, и герои кажутся значительно взрослее тех, кто их играет.
За три часа сценического времени братья проходят школу жизни, которая стоит многих университетов. Темы уроков — на доске (например, «Упражнение на жестокость»). Челки набок, руки на столе, отвечают почти всегда без запинки. Отличники.
«Мы начинаем с рыб. Разбиваем им головы... Скоро мы можем хладнокровно резать кур, гусей, кроликов... Лягушек прибиваем к доске и вспарываем им брюхо», — фиксируют они свои достижения. Когда немцы, отступая из города, уничтожают пленных, братья идут смотреть на костры из трупов и делают вывод: «Сначала их убили, а потом уже подожгли».
Навыки и наблюдения приходится использовать, чтобы избавить от мук женщину, которой после нашествия воинов-освободителей становится незачем жить («Мы перерезаем ей горло бритвой... поджигаем дом»), и дать яд бабушке, которую хватил апоплексический удар. Садизм? Отчего же. Обеим мальчики готовы были помочь. Бабушке исправно меняли подгузники. Просто обе просили их умертвить. А в Писании сказано не только «не убий», но и «просящему у тебя дай».
В этой истории белое выглядит черным, как на негативной пленке. Любимая мать оказывается предательницей, святоша — сластолюбцем, вымогатели — Робин Гудами. Ведьма-бабушка и сосед-фашист на поверку совестливее, чем добрая служанка приходского дома. Вторая мировая война, твердо связанная для нас с нравственной катастрофой, неявно ассоциируется здесь со Всемирным потопом. Главу о нем братья заучили — и будто сколачивают свой ковчег. Их поступки, продиктованные заботой о выживании, порой выглядят чудовищными, а «объективное» изложение — циничным. Однако этический кодекс близнецов — не что иное как декалог.
Последним, самым сложным, упражнением для мальчиков, которые составляют одно целое, становится разлука. Лукас переходит границу по трупу отца, который подорвался на мине, а Клаус остается дома, с дневником и фотоаппаратом.
Снимают они постоянно. И монохромный спектакль похож на проявку фотографии: на белом фоне проступают очертания фигур, затем (по мере того, как зритель уясняет мотивы поступков) — полутона. Неслучайно сцену встречи подросших близнецов с отцом играют дважды, в начале и в конце. Первый раз «объективно» — так можно описать в толстой тетради: отец вернулся из плена и спрашивает, как перейти границу. Светлые одежды, ровные голоса, еле заметные тени эмоций. Повторный эпизод рисует отца жалким и перепачканным грязью, детей — одетыми в серое, с почерневшими лицами.
Формально «Толстая тетрадь» — постановка вегетарианская: насилие выведено за скобки, страсти никто не нагнетает. Но терапевтический шок публике обеспечен.
Прямая речь
Алексей Крикливый, главный режиссер Новосибирского академического молодежного театра «Глобус»:
— Для нас в этой истории была важна тема взросления человека — из чего оно складывается? Путь, который проходят герои спектакля, по сути, преодолевают многие люди. Просто здесь ситуация заострена тем, что вокруг война. Работая над спектаклем, мы не нацеливались с голливудской расчетливостью на определенную возрастную группу зрителей (ограничение 16+ связано просто с нормами федерального закона). По-моему, вопрос о том, что такое человечность, актуален для всех. Я им бесконечно задаюсь.
