Марина Вержбицкая, «Новая Сибирь»
Рождественский фестиваль искусств продолжает традицию публичных встреч с гостями форума. Одним из главных героев открытого диалога с театральной общественностью города стал Дмитрий Черняков — лауреат многочисленных российских и зарубежных театральных премий и самый востребованный российский режиссер, работающий на лучших оперных площадках России и Европы. В рамках Public Talk Дмитрий Черняков вспомнил о городе, с которым у него связано немало профессиональных воспоминаний, и своем пути в профессию, а также показал на большом экране кинотеатра «Победа» фрагменты своих последних работ.
Новосибирск в биографии известного постановщика — город особенный. В разные годы Черняков поставил здесь пять спектаклей в трех разных театрах: по одной драме в «Глобусе» и «Красном факеле» и три оперы в тогда еще не НОВАТе.
— В Новосибирске я не был очень давно. С этим городом связана моя театральная юность. Это единственный город в мире, в котором я сделал спектакли в трех разных театрах, — подчеркивает Дмитрий Черняков. — Многие мои работы стали очень известными, часто гастролировали. В частности, «Двойное непостоянство» в театре «Глобус». В следующем году спектаклю исполнится двадцать лет со дня премьеры. Но первым был двадцать четыре года назад — «Козий остров» в театре «Красный факел». Тогда я пытался к этому городу привыкнуть, и мы как-то быстро нашли общий язык, сроднились. Со мной произошла одна вещь. Я шел от «Красного факела» по улице Ленина. Передо мной сиял огромный купол. Он на меня всегда магически действовал. Я влюбился в эти объемы. Это какое-то невероятное здание. Я знаю очень много оперных театров в мире, но такого здания больше нет. С точки зрения архитектуры это действительно особое место. Я думал: хочу туда попасть, хочу там что-то сделать. Оно меня манит. И я в этом театре оказался. Это была мировая премьера — «Молодой Давид». Я ставил свою первую в жизни оперу. Это был 1998 году, время очередного кризиса и дефолта...«
О своих новосибирских работах Дмитрий Черняков вспоминает исключительно с теплом — «они мне очень дороги». Одни постановки помимо художественного результата принесли дружеские связи, которые не прерываются до сих пор, другие — встречи с интересными людьми:
— Со многими мы находимся по-прежнему в человеческих — близких или дальних — связях. На выпуске, в течение двух месяцев, ты входишь с людьми в какие-то тесные связи, ты обо всем можешь говорить, без забрала, юмор и самоирония, черные шутки и скелеты в шкафу. Я стараюсь, чтобы время, которое мы проводим вместе, на репетициях, было нам в радость, в кайф, даже когда не получается. Прошла премьера, ты уезжаешь, ты этих людей можешь никогда больше не увидеть. Я иногда из-за этого очень страдаю. Я себя закаляю и мучаю, чтобы прикипеть и одновременно потом отбросить. Не получается у меня, — сетует режиссер.
Если громкий старт театральной карьеры у режиссера Чернякова случился в Сибири, то первое знакомство с жанром, благодаря которому он станет одним из культовых постановщиков своего времени, произошло в Москве.
— В подростковые годы у меня была одна страсть, почти мания. Я не из театральной или музыкальной семьи. Мои родители — инженеры, в театр меня водили принудительно, с классом, я это ненавидел, — утверждает Дмитрий Черняков. — Мне было лет тринадцать, я как-то совершенно случайно оказался на одном спектакле. Это не была драматическая постановка. Это была опера. Театр имени Кирова из Ленинграда привез «Евгения Онегина» в Большой театр. Я в театр попал не через страсть быть актером, желание лицедействовать, показывать себя публике. Я был застенчивым, мне это было очень сложно. Меня театр интересовал с какой-то другой стороны. Я оказался на опере, и что-то чудодейственное со мной случилось. Вдруг мое серое советское детство раскрасилось цветными красками. Тот «Евгений Онегин» был достаточно старорежимный спектакль, по учебнику поставленный. Тогда, в начале восьмидесятых, не было никаких экспериментов в этом жанре, но я смотрел спектакль абсолютно завороженно. Я понял, что мне еще раз необходимо прийти, потому что я присутствую при «столоверчении», при чем-то магическом.
Приоритетным искусством для Дмитрия Чернякова всегда была опера. И в драму его привело не острое желание поработать по другим правилам игры, а сложносочиненные отношения с музыкальным театром.
— В Большой театр попасть было сложно, он был окружен большим количеством тайн. Он окутан специально придуманными сложностями, рассказывает режиссер. — Но я все-таки смог туда попасть. А в какой-то момент произошел период пресыщения, девальвации, и я стал интересоваться драматическим театром, где говорят, как у Чехова, едят, пьют, носят свои пиджаки. Я долгие годы не занимался оперой, это оставалось пубертатным увлечением, я вспоминал об этом, как о своей ранней страсти, у меня не было планов вернуться.
Театр для Дмитрия Чернякова — своего рода магическое пространство, где можно реализовать те вещи, которые сложно, а порой и просто невозможно осуществить в реальности. Но волшебство волшебством, а профессию, полную подвижных законов, регулярно свергаемых постулатов и весьма болезненных рефлексий, никто не отменял.
— В режиссуре нет строгих правил. Есть некий инструментарий: как работать с актером, как организовать репетиционное время, как планировать процесс. Но нахождение смыслов, тем, сценического языка — как это происходит? Не знаю. Иногда кажется, что чем больше у меня знаний, умений, тем меньше я в целом все понимаю, тем дальше глобальное знание от меня уходит. Мне кажется, я никогда не стану преподавать. Я должен еще сам себя учить. Никакой опыт не дает мне легкости, уверенности. В каждом новом спектакле я начинаю думать, что ничего не умею. Профессиональная усталость, выгорание, отсутствие того, что ты можешь сказать, — мой главный страх. Потому что обычно люди творческих профессий сами этого никогда не понимают.