Сергей Самойленко, «Континент Сибирь»
На
прошлой неделе молодой выпускник ГИТИСа Алексей Крикливый стал режиссером новосибирского театра «Глобус». До
этого он
был штатным режиссером Красноярского драматического театра, где поставил несколько спектаклей, полюбившихся зрителям. В
«Глобусе» Алексей Крикливый осуществил постановку детского спектакля «Бемби», а
несколько месяцев назад выпустил на
малой сцене «городской романс» «Ю» по
пьесе одного из
лучших современных драматургов Ольги Мухиной. О
современной драматургии и
«веществе театра» АЛЕКСЕЙ КРИКЛИВЫЙ беседует с
корреспондентом «КС» СЕРГЕЕМ САМОЙЛЕНКО.
— Как я понимаю, директор «Глобуса» Татьяна Людмилина сделала вам предложение, от которого, как принято говорить, нельзя отказаться?
— Отказаться, вы же понимаете, всегда можно, но мне не захотелось. Хотя в Красноярской драме много хорошего, и было что терять. Там хорошая труппа, там были перспективы, там была возможность реализовывать какие-то амбиции. Мои спектакли до сих пор идут и на большой, и на малой сценах. Но «Глобус» сегодня — очень хороший театр. В нем работают профессионалы, здесь очень сильная, тренированная труппа. К тому же далеко не каждый театр может похвастаться тем, что наряду с серьезным взрослым репертуаром так внимательно относится к детским спектаклям. Такой баланс — явление уникальное, мне кажется.
— Вы уже определили, каким будет ваш новый спектакль в «Глобусе»?
— Я не хочу торопиться, я всего неделю в театре и стараюсь понять, что нужно мне, что нужно сейчас театру и труппе. Хотелось бы сделать точный, взвешенный выбор, чтобы это было название, необходимое именно в этот момент.
— У вас есть, как показалось, склонность к текстам современных авторов, к тому, что называется «новой драмой». Вы ставили Гришковца, Олю Мухину: А есть ли у вас персональный список классических пьес, которые вы бы хотели поставить в первую очередь?
— Конечно, есть, однако пока я их ставить не буду. Очень нравится Гоголь, но сегодня практически во всех театрах есть «Игроки». Нравится Чехов, но его ставят столько, что это уже табу. И пока не созреет что-то по-настоящему, ставить Чехова я не рискну. И еще мне, такая вот странность, нравятся некоторые детские истории. Я хотел бы еще сделать что-нибудь для детей.
— Детский спектакль «Бемби», который вы поставили в «Глобусе», очень грустный. Дети плачут. Не жалко их?
— Это правда, дети плачут. Да и у многих взрослых слезы на глазах. Но я думаю, это нужно, чтобы у ребенка был такой опыт сострадания, который он бы запомнил. Я, например, никогда не смогу снова посмотреть фильм «Белый Бим Черное ухо» — потому что хорошо помню, как плакал в детстве. Детям, я уверен, нужны разные эмоции — они воспитывают чувства.
— Театр — искусство коллективное, произведение создается усилиями многих людей, занятых в спектакле. Как режиссер соединяет все разнонаправленные силы, какие существуют технологии успеха?
— Технологии какие-то существуют, но в какой-то момент они становятся, как бы это сказать, нелепыми по сравнению с действительностью. Потому что вокруг живые непредсказуемые люди, к которым эти технологии невозможно применять. И в этом-то вся прелесть... Просто нужно, чтобы все эти живые люди захотели одного и того же... Здесь нет рецептов, нет готовых решений. Но если ты не врешь, если ты можешь объяснить, что у тебя болит, тогда этот посыл передается. Если есть задача, цель, идея (смешное слово, но я не могу найти другого), смысл — тогда все должно получиться.
— Вам, безусловно, удалось, когда вы ставили спектакль «Ю» в «Глобусе», передать этот посыл актерам: они говорят, что полюбили и пьесу Оли Мухиной, и спектакль...
— Вы знаете, с этой пьесой все очень странно: Когда ее читаешь впервые — это одна история. Перечитываешь — другая... Читаешь еще раз — третья. Это фантастическая пьеса, она заражает такой любовью к людям, о которых ставишь спектакль, что трудно устоять... В этой пьесе так много всего за словами, она дает повод фантазировать, дает воздух.
— Ощущаете ли вы свою принадлежность к поколению, как принято сейчас говорить, тридцатилетних?
— Пожалуй, ощущаю. Мне кажется, что поколенческая близость существует, хотя мы разбросаны в пространстве и мало общаемся. Это то, что существует невербально и чувствуется на расстоянии. Мне нравится то, что делают Кирилл Серебренников, моя однокурсница Нина Чусова, совершенно замечательная. Есть Дмитрий Феликсович Черняков...
— Один из главных персонажей спектакля — Москва. Но это тот случай, когда «столичность» не раздражает провинциального зрителя. Любите Москву?
— Знаете, Москву, как правило, ругают те, кому в ней не к кому пойти, у кого там нет друзей. Мне же, слава Богу, пойти в Москве есть к кому. Вы правы, «Ю» — очень московская пьеса, и Москва предстает в ней каким-то городом будущего, совершенно невероятным.
— Но в то же время в «Ю» с приметами современности смешано ретро, данное через призму советского кинематографа: костюмы и шляпы, платья — будто из старых фильмов. Любите кино?
— Люблю. У меня вообще с кино странные отношения. Очень нравится немое кино, старое черно-белое немое кино. Ты понимаешь, сколько там наива, фантазии и — в хорошем смысле — детства. И сколько перспектив. Ты видишь, что это еще не поток, не производство. А сегодня кино из искусства превращается в аттракцион, в Диснейленд. И мне не всегда это интересно.
— Спектакль, в отличие от фильма, не вечен. Он живет, старится и рано или поздно умирает. Не обидно?
— В этом, может, и есть своя прелесть. И свой смысл.
— Но спектакль, даже самый замечательный, сущест-вует только здесь и теперь, при определенных благоприятных условиях. А если актеру в трамвае ногу отдавили или нахамили? Тогда может ничего и не получиться...
— Ничего, это можно и пережить. К тому же в сиюминутности события есть смысл: сегодня спектакль один, завтра — другой. Актер дольше держит паузу — и все меняется. У зала тоже ведь может быть другое дыхание, публика ведь тоже приходит в театр с улицы, с работы, в разном настроении. Профессия театрального артиста такая инфернальная, это такое странное занятие... После спектакля ведь ничего не остается, кроме программки.
— А после режиссера? Тоже ведь ничего материального не остается?
— Это-то мне почему-то и нравится — ничего материального.
