Ирина Тимофеева, «Ведомости»
Хватит двух слов, соединенных союзом «и», чтобы перед глазами замелькали любимейшие кинокадры. Это
— «Любовь и
голуби». А
это
— «Саня, Ваня, с
ними Римас», последняя премьера этого сезона в
новосибирском театре «Глобус». Что
же общего? В
общем знаменателе
— Владимир Гуркин, автор двух этих пьес, напевность деревенской саги и
близкие типажи. Не
плохие, не
хорошие, живые! И
претендующие на
то, чтобы занять уголок вашего сердца.
Они хрустят капусткой и солеными огурцами. Так аппетитно, что хочется присесть рядом на лавку и отведать этих деревенских яств. Они заливисто смеются грубоватым шуточкам. И хочется смеяться с ними, оглядываясь на более сдержанных соседей. Они долго-долго смотрят друг на друга, когда провожают любимых на фронт. И хочется оторвать от них глаза со слезой, но не можется... Они настоящие. Не натертые до слепящего героизма и не стесненные своей простотой. Они живут на открытом пространстве: вот лавка, вот стол, вот ароматный стог. Будто бы говорят: нате, смотрите, как мы живем, нам не жалко...
Вероятно, та самая живинка заключена в самой пьесе, которую Владимир Гуркин писал на основе документальных фактов. Вот как он сам об этом говорит: «Когда приближалось 60-летие Победы, на душе у меня было скверно. Я никогда не был на могилах своих дедов. Совесть меня беспокоила. Я думал, что как-то надо отдать им дань. И написал эту пьесу. Если она будет жить, эти имена прозвучат в пространстве, из ноосферы они уже точно не уйдут...»
В пьесе и имена, и сплетения сюжета остались почти не тронутыми. Были, оказывается, когда-то и три сестры — Саня, Нюра, Соня, бабушки Владимира Гуркина. Был и родной дед Петр, погибший под Сталинградом. Дядя Ваня, по рассказам, в действительности загрыз немца, выбираясь из плена... Лишь маме своей, прототипу Жени в «Сане, Ване...», Владимир Гуркин изменил имя. И фамилию для Римаса взял другую, потому что уже не помнил подлинную. И дорисовал диалоги в своем воображении. Но поверьте, этого «лишь» не так уж и мало...
Контекстом как пьесы, так и ее постановки Марины Брусникиной на малой сцене «Глобуса» является война. Но это не тот случай, когда война — главная героиня, которая на всем оставила свой отпечаток, но из-за своего скверного характера так и не показала зрителям своего лица. Война — контекст. А текст, пусть и зажат между двумя точками — до ухода на фронт и после, — все же о другом. О любви, измене и прощении. О нескольких конфликтующих правдах, одной из которых придется поплатиться...
«Я до сих пор немножко не в себе от впечатлений от спектакля, — поделился Владимир Гуркин. — Думаю, дело не только в каких-то родственных делах. Дело в актерах и постановке вообще. Я знаю, что многие театры брались за эту пьесу, но не знаю, чтобы где-либо состоялась премьера. А здесь, по-моему, все получилось. Хотя судить зрителям. Я — соучастник преступления. При всем мандраже, который испытывают актеры, я вижу, что они получают и удовольствие. То удовольствие, без которого актер на сцене нехудожественен».
Сам автор пьесы определяет жанр своего произведения трагикомедией. «Это по-школьному», — добавляет он. А если более глубоко осмыслять, то «Саня, Ваня, с ними Римас» — «драматическая новелла с элементами трагедии и юмора». «Мне трудно определить жанр. Его важнее чувствовать. Филологи, театроведы определят. А автору-то это, наверное, не очень надо...» Куда более важно, по мнению Владимира Павловича, то, что сделала с его произведением режиссер Марина Брусникина. Она его не «перепела», не «переписала», не проинтерпретировала — про-чи-та-ла. «С трактовками в современном театре беда. Сейчас научились больше трактовать автора, чем его ставить. Очень часто, не имея ничего за собственной душой, уже трактуют. И вот здесь тот самый счастливый случай, когда режиссер Марина Брусникина ставила автора. Ставила автора, учитывая индивидуальность актерского состава».
Действительно, в «Сане, Ване...» не кажется, что текст отдельно, актеры отдельно, а режиссер и публика — по разные стороны сцены-баррикады с неисчезающим ощущением непричастности. Все в театре Гуркина-Брусникиной получилось цельно. Нет грубых склеек между смешным и грустным. Нет чувства, что диалоги вычурны и выдуманы, а декорации, музыка, свет подавляют собой характеры. Слишком много «не», — скажете вы. Возможно. Видимо, на интуитивном уровне хочется противопоставить этот спектакль многим. Засушенным, заквашенным, слишком театральным.
Актеры не играют — живут на глазах у зрителей. И жизнь эта переплевывает их многие актерские удачи. Даже трудно сказать, чему хочется больше кричать браво. Жгучему темпераменту «дяди Вани» Артуру Симоняну, который и в сценической жизни ох как похож на бычка из собственной пародии? Или въедающейся в сердце отстраненности Римаса (замечательная роль Павла Харина), который за нордическим спокойствием скрывает внутренние бури? Или трем не чеховским сестрам — Людмиле Трошиной, Галине Яськовой и Ирине Нахаевой, которые здесь «просто женщины»?? Кому? Лучше промолчу. А то ведь снова можно не сдержать слезу.
