Тургенев против секонд-хэнда

Марина Вержбицкая, «Новая Сибирь»

Профессора Ярославского теат­рального институ­та, режиссера Александра Кузина при­числяют к когорте веду­щих русских режиссеров среднего поколения, кото­рые, несмотря на новые те­атральные веяния, остают­ся продолжателями тради­ций русского реалистичес­кого театра. Александр Сергеевич в свою очередь уверяет, что только такой подход может вывести ны­нешний театр из кризиса и избавить зрителя от «ду­ховного секонд-хэнда». «Современный театр очень похож на человека, кото­рый, пребывая в абсолют­ной растерянности, топчет­ся на месте. Есть некая ил­люзия движения, но само­го движения нет», — заме­чает режиссер. Буквально через неделю одну из по­пыток наладить театраль­ное движение можно будет увидеть в театре «Глобус»: 27–28 января на малой сцене состоится премьера спектакля «Месяц в дерев­не» по пьесе Ивана Турге­нева.

— Александр Сергеевич, почему выбор пал именно на пьесу Тургенева?

— С молодости в моей жизни возникал Тургенев, и все время не удавалось что-то сделать. Было много других пьес и других авто­ров. И вот, наконец, «Месяц в деревне». Тургенев — нео­бычайно проникновенный автор, неповторимый в сво­ей самобытности. О такой любви и так о любви у нас не говорил никто. По Турге­неву, любовь — это не толь­ко созидание, но и разруше­ние, не только счастье, но и мучения. В этой пьесе есть все, чего нам сегодня не хватает. Наверное, и сейчас такая любовь тоже есть. Но мы давно забыли об этом или перестали говорить.

— Вы полагаете, совре­менные авторы в своих пье­сах не способны затронуть зрителя так, как затронули бы его классики?

— Современные пьесы носят несколько депрессив­ный характер. И в этом не­кого винить. Просто де­йствительно все измени­лось: и время, и люди, и страна... Мы долгое время болели, и поэтому выздо­ровление наше идет очень трудно. Вообще, трагичес­кой проблемой современно­го мира является чувство собственного достоинства. Если театр будет себя ува­жать, он не опустится до по­шлости, которая убивает и истину, и красоту. А для то­го, чтобы не опуститься, нужно говорить о вечном, о прекрасном, говорить о позитиве. И обязательно хоро­шими словами. Вот поэтому я и вспоминаю русскую классику. К тому же с неко­торых пор я придерживаюсь мнения, что если тема душевно близка, интересна и понятна мне, то и зрителю она будет, по крайней мере, не безразлична. Я делаю то, что мне хочется, чем нра­вится заниматься, — рус­ский психологический те­атр.

— Но ведь традиции сего­дня не в фаворе...

— Я очень устал от ны­нешней агрессивной режис­суры, когда режиссер пыта­ется показать себя, любимо­го, забывая при этом о пред­мете разговора и зрителе. А ведь мы работаем для лю­дей. И главная задача — за­ставить задуматься, помочь осознать, открыть для чело­века что-то новое. И не нужно в этом опускаться до ка­кого-то приземленного уровня, нужно, наоборот, зрителя подтянуть, пока­зать ему то, чего он не зна­ет, не понимает или, быть может, о чем не задумыва­ется. Классика — она на то и классика, что существуют темы, которые остаются со­временными и сегодня. Те­атр должен образовывать своего зрителя, делать его чище и мудрее.

— Как вы относитесь к тому, что многие режиссе­ры и театральные компании популяризируют театр в ка­честве увеселительного средства?

— Я, честно говоря, не уверен, что театр — это мес­то отдыха. Вернее сказать, убежден в обратном. Это ка­кая-то приватно понятая идеология советской эпохи, дескать, мы работаем-рабо­таем, приходим к вам, а вы нам еще Вампилова пока­зываете. Зачем нам это? Дайте что-нибудь повесе­лее. А между прочим, русский театр всегда был теат­ром идеи и властителем дум, воспитывал чувства зрителей, что очень важно. Просто с изменением теат­ральных функций мы пере­стали понимать, как это де­лать. Наверное, поэтому и появилось такое футбольно-агрессивное поколение.

— С другой стороны, но­вое поколение заставляет режиссеров искать новые формы подачи: сближение с кино, различные экспери­менты. Вы принимаете это?

— Должен ли театр по­льзоваться художественны­ми средствами, которые использует кино? Да. И это хорошо. Театр может и дол­жен быть разным. Еди­нственное, каким он не име­ет права быть, — скучным. И все-таки, мне кажется, главная сила театра — жи­вой актер на сцене и живые чувства, которые рождают­ся здесь и сейчас. На наших глазах. Что касается экспе­риментов — подлинный эксперимент в театре сегодня может происходить только в малом простра­нстве и только по современ­ной драматургии. Вот это действительно неизвестное, потому как тот путь, что предлагают нам современ­ные авторы, — это и есть не­известное, а значит, инте­ресное и необычное. Моло­дежь тянется к таким по­становкам, что-то для себя находит, какие-то острые темы, больные вопросы. Был ряд тем, которые ког­да-то, лет 20–30 назад, мы просто не обсуждали, по­скольку нам упорно внуша­ли, что у нас этого нет. А се­годня мы говорим обо всем открыто. Правда, сталкива­емся с тем, что все это боль­но, а иногда просто непри­ятно и резко. Другой вопрос, что именно мы должны говорить на большую ауди­торию и какими именно должны быть зрители, что­бы все это выдержать? Ответ пока не ясен, но, бе­зусловно, постепенно начи­нает всплывать на повер­хность.